Письма Герхарда | Машинисты.

Многие думают, что вот втиснулся в электричку, пиво открыл, на шипящую тётку плеснул, чтоб лучше шипела, сигарету в кулачок спрятал от милицанеров, водящих туда-сюда таджиков, за книжкой потянулся — а уже и приехали; всё, стоп машина.

Всё, да не совсем, потому что вот ещё что есть: машинист.

Я их люблю представлять, машинистов. Двое в форме, худые, один (постарше) баранку крутит, второй дверьми занимается.
И вот звонок:
— Ко-о-о-ль? Ты где?
— В Лианозово. Чё хотел?
— Да так… Опять к твоей… Торт у него.
— Я ща… Я мигом. Я ща.

Тот, постарше, головой седой качает, крякает:
— Вот сука… Держися, Коля, ща домчим с ветерочком.
— Закрываются двери, будьте осторожны, — ласково говорит барышня, и поезд срывается с места, и грохочет уже под мостом, и колотят озадаченные пассажиры в жёлтые пимпочки:
— Чё за дела? — кричат. — Остановку делать не надо?
Молодой потирает отбитую руку.

Тот, постарше, морщится:
— Ладно, уважим… Ничего, Коля, после Долгопрудной наподдам!
Трогает рычаг, и поезд едет назад.
«Полёт Валькирии» — взвизгивает телефон. Коля молча слушает торопливое, сбивчивое «Бу-бу-бу-бу-бу! Бу! Бу бу!». Старший закуривает.

После Долгопрудной и взаправду — наподдаёт. На всех парах влетает в Шереметьевскую, неслышно останавливается у зелёной будки, смотрит вслед перепрыгивающему через рельсы Коле, трогает рычаг, и состав испытанным уже манером катится назад, к платформе. Шипящая тётка орёт.

А я высматриваю средь кустов спину бегущего к Дому У Дороги паренька и с некоторой отстранённостью думаю:
— Эх, Коля, Коля… Беги, Коля! Беги!..