Письма Герхарда | Гвоздь для Иван Сергеича

Суперкороткие стрижки — это мой конёк. Приблизительно через год после того снимка, где я длинноволос и красив, как Аполлон, пили это мы жарким июньским днём сладкий-пресладкий ликёр "Новогодний" и закусывали его солёной-пресолёной… Даже и не видел потом такой рыбы. Салака, что ли… Или скумбрия. Нет, те рыбы кое-как можно ещё было есть. Другая какая-то. Неважно.
И вот когда допили, вижу: жарко. Ничего умнее не придумал: пришёл в общагу, сел на стул и попросил Алдобаева (наст. фамилия) побрить голову. Немедленно заснул.
Когда очнулся — офигел. Алдобаев (наст. фамилия) гонял по голове тупой бритвой клочок волос, а человек 5 сидели напротив и советы ему давали, что по периметру бы ещё надо пройтись. Физмат, понятно.
Брови, причём, я двумя днями ранее сбрил, так что вид вышел что надо!

А я как раз расстался тогда с девочкой — она из армии меня ждала, родители уже в семью меня записали. Но потом поняли, что большого толка от меня не будет, и как-то не особо сожалели.
Особенно папа её — он всё говорил, что пока я в их доме гвоздя не забил, разговора не выйдет.
И вышло так: иду я, весь в шрамах, со мной толпа таких же <ублюдков>, в руках бутылки какие-то. Гитара, само собой. Навстречу Иван Сергеич.
— Здрасьте, — говорю, — Иван Сергеич…
И так мне почему-то в том момент стало обидно, что я и гвоздя им в доме не забил, и хорошего они от меня немного видели, и хочется его о чём-то спросить, а не о чем. До того досада взяла: стал и стою, на него смотрю. Чуть даже и не заплакал, потому что ещё же горечь расставания, и всё такое. И муха по голове ползает.
А он покачал головой, и ушёл.

И я понял, что вот именно в эту минуту у меня началась новая жизнь, и что никогда мне уже не колотить гвоздей с Иван Сергеичем, и не пить с ним самогону хорошим летним вечером, не обсуждать агрессивную политику США и лично Джеймса Картера (он историк был, Иван Сергеич), и не рвать ромашек вместе с его дочкой — никогда.

Собственно, так и вышло.